Литература и искусство, в том числе и киноискусство документальное, если они настоящие, не играют в поддавки. Как недавно высказался один поэт — литература не благотворительная организация и не дом престарелых, где «по бедности» подают к столу чего попроще.
И очень хорошо, что кармиэльский киноклуб «Кино без попкорна», созданный когда-то по инициативе вице-мэра Рины Гринберг и руководимый сценаристом и драматургом Игорем Шприцем, собирает вокруг себя думающую публику и приглашает интересных гостей.
Не было исключением и вчерашнее заседание, посвященное гениальному документалисту Герцу Франку.
Как всегда глубокий отзыв о вечере прислал наш автор журналист Игорь Жордан.
Л.С.
МЕССИЯ РОДИТСЯ СРЕДИ НАС
«Мессия не придет извне, он родится среди нас», — говорит старик, главный герой фильма Герца Франка «Человек Стены плача». — «Может быть, вы и есть мессия?» — спрашивает его собеседник. Старик сделал хитрые глаза, скромно потупился и ответил: «Никто не может объявить себя Мессией, это должен сделать народ».
Фильм «Человек Стены плача» — одно из произведений великого кинодокументалиста Герца Франка, латышско-русско-израильского деятеля искусства.
— Этот 10-минутный фильм «Старше на 10 минут», где камера 10 минут, не отвлекаясь, показывает выражения лица мальчика, смотрящего кукольный спектакль, сделал Франка в одно мгновение всемирно знаменитым, — рассказывает ведущий киноклуба Игорь Шприц. — Каждые его фильм становился шедевром.
В 1993 мастер репатриировался в Израиль и продолжал снимать здесь. Он умер в 2013году, и только после его смерти был показан его скандальный фильм «На пороге страха» про историю любви будущего убийцы Оскара Рабина.
Фильм «Человек Стены» был предварен небольшой кинозарисовкой (оператор Валерий Геллер), главным в которой было интервью Игоря Шприца с Леонидом Броутманом, выдающимся кинооператором, который стал работать с Франком в Израиле.
На заседании киноклуба присутствовали оба оператора – Леонид Броутман и Валерий Геллер.
Их выступления прибавили ярких касок к рассказам о личности Герца Франка и об обстоятельствах съемки фильма «Человек Стены плача».
Как рассказать о фильме? Помните сцену из «Соляриса» Тарковского, когда все еще на Земле, дом, сад, семья пьет чай в саду из голубых фарфоровых чашек, и вдруг начинается ливень.
Люди уходят в дом, а Тарковский показывает нам этот садовый стол и стоящие на нем голубые чашки, по которым идет дождь, и дождь все идет, и вода все плещется в голубых чашках, и длится это едва ли не 10 минут экранного времени, но мы все глядим и не можем оторваться от этого зрелища.
Что здесь происходит? Почему мы смотрим, не отрываясь? Скажу еще понятнее. Мы можем часами глядеть на пламя в очаге, мы можем нескончаемо слушать журчание ручья, но кто возьмется это пересказать? Почти также трудно пересказать и этот фильм.
Большую часть времени мы видим Стену и то, что около нее происходит. Происходит же много чего, гораздо больше, чем можно подумать, оказавшись у Стены туристом. Молятся, кладут записочки, что-то носят туда-сюда, подметают и моют, танцуют и поют и даже принимают присягу.
Присяга – одна из последних сцен фильма. Камера берет крупным планом одного из рекрутов, его некрасивое и грубое лицо, его глаза, наполняющиеся слезами, когда зазвучал израильский гимн.
Весь фильм – мириады таких деталей и мизансцен, состоящих из выражений лиц, ухваченных жестов, случайных диалогов. Некоторые кадры кажутся кино-версиями картин художников-примитивистов, другие поражают своим почти нарочитым лиризмом, третьи – нарочитой фиксацией бытовых деталей.
Однако в фильме есть сквозной персонаж, которому и принадлежали слова про Мессию.
Это очень стройный старик, подвижный, с одухотворенным телом и довольно колоритной внешности. Он совершенно не похож на почтенных престарелых бородачей, которых так много у Стены. С ног до головы он одет в какие-то белые одежды, отчего он больше похож на индуса, а возможно и на друида. У него роскошная, какая-то сикхская борода, но положенная ермолка на голове, которую, впрочем, он прикрывает друзской шапочкой.
Сначала камера видит, как он спит просто на одной из ступеней у Стены, потом все чаще он мелькает в разных сценах, пока, наконец, оператор ни вступает с ним в беседу. Это почти единственный эпизод, когда с экрана звучит связная речь.
Этот старик… нет, неправильно, это слово создает неверный образ. Правильно: этот веселый старик – наследник традиций дервишей и скоморохов, о которых он вряд ли знает, хотя и может спеть «Калинку».
Он необыкновенно пластичен и естественен. Камера однажды подстерегла его заснувшим за столиком уличного кафе, и тут он просыпается и обнаруживает, что все шапочки слетели с его головы.
Кстати, в этой сцене он мне показался похож на Льва Толстого. Нет слов, чтобы описать это пробуждение, как он обнаружил пропажу шапочек с головы, как он их находит, водружает на место и снова засыпает.
Это была какая-то запредельная естественность, которая редко удается людям и которая так замечательно свойственна кошкам, отчего запрещено их держать в театрах: если кошка вдруг выйдет на сцену, то спектакль рухнет.
Потому что артисты не смогут соревноваться с кошкой в естественности своего поведения.
Этот современный дервиш исполняет такую же важную роль, как и его предшественники. Он не просто мудрец и советчик, не просто живет тем, что пошлет Б-г. Он своей персоной, своими внутренними началами создает контрбаланс озабоченной серьезности этого мира. Таких людей не может быть много, иначе мир рухнет.
Но если их не будет вообще, то мир станет несъедобен. Это как соль, и это о них сказано: вы соль земли. В чем природа его силы? – В его веселье. Нет, он никого не веселит, тем более, не смешит.
Его внутреннее веселье – это раздольный праздник, который устраивает себе Б-г на просторах его души, это безраздельная внутренняя свобода. Так что нет ничего странного в том, что он и авторы фильма нашли друг друга. Подобное тянется к подобному.
Франк и Броутман — жёсткие художники. Они не позволяют ни сентиментальности, ни лирического воспевания. Они всё время занимают дистанцию по отношению к тому, что видят и что изображают.
При этом это не этнографическая дистанция. Это дистанция, которая создается огромной внутренней свободой, которая позволяет видеть мир в касках любви, но удаленной от него на дистанцию, пристойной для ангелов. Кстати, это та самая свобода, которая имеет магическую способность делать созерцание безобразного прекрасным.
Если помните, был такой электрический музыкальный инструмент терменвокс, такая коробочка или сфера, вокруг которой музыкант делал пассы, а терменвокс отзывался тянущимися и дрожащими звучаниями, которые хотелось назвать «космической музыкой».
Музыкант не молотит по клавишам, не дергает струны, не впивается в духовой инструмент, он магическими пассами околдовывает свой инструмент, заставляя его раскрывать свою звучащую сущность.
Точно также Франк и Броутман совершают свои магические кинематографические пассы, не прикасаясь к событиям у Стены и ее людям, и материал жизни начинает преображаться и выстраиваться, как по магнитным линиям, проведенным художниками. Получается, что главным героем фильма является внутренняя свобода художников, частицу которой уносит зритель.
Игорь Жордан
Фото автора
Фоторепортажи на нашей странице Новости Кармиэля на Фeйсбуке
НА ВСЕ СПЕКТАКЛИ И КОНЦЕРТЫ купить билеты в кассе «Браво»